Об искусстве В. Н. Чекрыгина

tschecriginВ окружении искусства современников Василий Николаевич Чекрыгин и его творчество резко выделяются своей необычностью. B Чекрыгине все глубоко поражает: и внезапная высокая зрелость его работ, и полное пренебрежение к тем формальным проблемам и поискам, которые были характерны для первых послереволюционных лет, и фанатическая преданность одной теме, и нечеловеческая работоспособность, и конечно же - его трагическая смерть в двадцатипятилетнем возрасте.

B. H. Чекрыгин только начинал работать: почти все его рисунки сделаны за последние два-три года жизни. И сознавая это, не перестаешь изумляться одновременно и глубине духовных сил, творческому дару и неудержимой потребностью выразить себя в такой малый срок.

От В. Н. Чекрыгина осталось почти 1500 рисунков. Во всех этих рисунках воплощен особый мир полный духовного напряжения и эмоциональной страстности, художник-творец который не стесняется ни открытого пафоса, ни глубокой искренность чувств, ни почти наивной веры в действенную силу искусства.

Нам, привыкшим за последние десятилетия к искусству более уравновешенному и рассудительному, имеющему отчетливую аналогию в реальности, искусство Чекрыгина может показаться странным, почти невероятным. Мы часто забываем о метафорическом смысле искусства.

Все эти десятки листов Чекрыгина, где словно бы какой то вихрь увлекает толпы людей в земную даль и в космическое пространство, - это не болезненные видения визионера, это мечта художника о духовном единстве человечества и силе человеческого духа.

Мысль о грандиозных свершениях, предстоящих людям, о будущем человечества – вот что лежит в основе всех этих листов, названных «Переселение людей в космос», «Начало космической эры», «Воскресение».

В своих работах художник идет от русского философа конца прошлого века H. B. Федорова, книга которого «Философия общего дела» в поэтических образах, в исторических аналогиях‚ в метафорических сопоставлениях говорит о космическом будущем людей. Идеи Федорова произвели очень сильное впечатление на Чекрыгина.

В такой же мере, хотя и в другом направлении, некоторые идеи Н. Федорова явились первым импульсом к занятиям космическими проблемами для К. Э. Циолковского.

Пути науки и искусства различны; они совпадают лишь в дерзаниях, в нешаблонности мышления, в новизне выражения. И как в науке в преддверии космической эры были созданы заново целые области, так и в искусстве Чекрыгин разрабатывает новую пластику, новый язык метафор, уподоблений‚ поэтических ассоциаций, при помощи которых художник пытается нам показать масштабы и силу духовных катаклизмов этой будущей эпохи.

Чекрыгин всегда мечтал о фреске. Именно во фресковой форме видел он возможность воплотить свое драматическое восприятие жизни, динамику и становление образов, сам поток бытия. И хотя в Москве в начале двадцатых годов не было никаких возможностей работать над фреской, Чекрыгин продолжал фанатически разрабатывать свои монументальные замыслы. Почти все его работы последних двух лет - это эскизы композиций и отдельных фрагментов для будущих фресок; многие из них, сопоставленные вместе, являют собой и в графическом варианте грандиозный монументальный цикл.

Эти листы, выполненные лишь бархатистым прессованным углем или мерцающим графитом, оставляют глубочайшее впечатление своей патетикой, своим напряжением, своей динамикой.

Это, действительно, людской поток, в едином порыве стремящийся к будущему, к неизвестному, переживая на пути трагедии и радость озарения.

Прекрасные гиганты, мудрые философы, трепетные девушки и слабые дети - вот каковы персонажи этих листов. Погруженные во мрак космической ночи или мерцающую прозрачность солнечных лучей, они словно бы растворяют свое индивидуальное начало в глубоком ощущении общности судьбы.

Художник сводит вместе различные эпохи: мы узнаем то лицо римского раба, то тиару средневекового священнослужителя, то одежду современной девушки, то величественную голову Достоевского. Всему этому имя - человечество.

Необыкновенны графические качества рисунков Чекрыгина. Напряженное сопоставление черного и белого, бесконечная глубина угля и сверкающая глубина бумаги, прозрачная светотень, то неуловимо обволакивающая объемы, то сгущающаяся до бархатной тьмы, -все это наполняет листы Чекрыгина редким внутренним движением и горением чувства и при этом придает им удивительную, хочется сказать, трагическую красоту.

В его последних рисунках, сделанных графитом, нет таких звучных контрастов; они строятся на тончайших касаниях, намечающих формы почти дематериализованные, почти бесплотные - и вместе с тем очень живые, пронизанные трепетом бытия и движения.

Духовное начало раскрывается в этих рисунках с такой простотой и силой, что заставляет вспоминать о позднем Рембрандте, вдохновленная красота каждой линии напоминает Тинторетто‚ и, может быть только Гойя столь же ярко воплощал в графике свои фантазии.

Это присущее Чекрыгину единство современности чувства и классичности художественного мироощущения позволяет ему занять совершенно особое место в графике первых послереволюционных лет, не конкурируя с такими признанными рисовальщиками, как Митурич, Купреянов или Лебедев, но и не уступая им в графическом совершенстве.

Творчество Чекрыгина на редкость драматично. Здесь соединились и свойства его человеческого и художественного темперамента и сама атмосфера эпохи - первой мировой войны, участником которой он был, Октябрьской революции, гражданской войны. Художник все время обращается к темам, несущим в себе напряженную динамику и романтическую экспрессивность.

Он пытается в обобщенно-символических формах воплотить образ революции, он разрабатывает тему восстания (некоторые листы из этого цикла., особенно из собрания ГТГ, принадлежат к лучшим работам Чекрыгина) и отдельно - связанную с ней тему расстрела, он упорно работает над циклом «Оргия» и уже перед смертью создает глубоко экспрессивную серию «Голод в Поволжье».

Но только обратившись к космическим образам, Василий Чекрыгин находит свою основную тему. В этом, разумеется, сказалось и время с его пафосом массы, коллективности. Напомним здесь, что В. Маяковский, который как раз в это время настойчиво вводил в поэзию грандиозного по массовости героя, был другом Чекрыгина по Училищу живописи, ваяния и зодчества.

Искусство Чекрыгина, в котором соединяется драматизм, романтика, глубокий интерес к гигантским человеческим массам, пусть не фактологически, а косвенно, говорит о своей эпохе не меньше, чем, например, тревожная поэзия А. Блока об эпохе предыдущей.

Всегда бывает важно увидеть за сюжетом произведения его тему, за темой – его смысл. В листах Чекрыгина мы чувствуем своеобразно преломленный пафос идей о полном переустройстве жизни, о конце старого мира, которым была пронизана вся атмосфера первых лет революции, причем выраженных с такой индивидуальной глубиной и остротой, какая под силу только большому искусству.

Е. Левитин 1969 г.